Волосы у Куроо спутанные, в глазах плещется безумие и что-то невозможное. Тсукишима взглядом проводит соленоватую каплю, скользящую по виску старшего и, заторможенно моргая, хмурит брови.
— Но ведь заводит, согласись?
Удар меча о землю сотрясает воздух с оглушительным шумом. Кажется будто время даже замирает на несколько секунд.
— Очкарик? —рисуется рядом Бокута и крутит мяч на пальце, переодически переводя вгляд на Тсукишиму. Резиновый шар вертится с едва уловимым свистом оранжево-черным пятном в воздухе.
Неудобно некомфортно и стрёмно. Эти старшие слишком приставучие и липкие — будто по жвачке кроссовком проходишь, а потом отскребсти всё никак не можешь. И слишком много всего: движений, слов, взглядов и разговоров: вроде пустых, а вроде и с чем-то существенным.
Сейчас бы по-хорошему домой свалить или куда-нибудь с Ямагучи сгонять, поесть пиццы там или ещё чего, пока его самого тут сожрут (и не подавятся даже), но.
Он успевает словить мяч, пока тот едва не сталкивается с его носом и новыми (подаренными братом) очками.
Бокута тянет губы в усмешке.
— Очка...
Мяч пролетает мимо головы Куроо, от чего даже пара прядей на его голове подрагивает. Метко, чётко и быстро. Тот мограет и ухмыляется — нагло, самодовольно. Бокута пальми цепляется за волейбольную сетку и виснет на ней корпусом.
Тсукишима подбирает с полу другой мяч и вопросительно заламывает бровь.
— Так тренироваться-то будем?
(Заводит).
